В Париж Ивана Тургенева привела любовь к Полине Виардо. Семья певицы стала частью его жизни.
«Судьба не послала мне собственного моего семейства, и я прикрепился, вошел в состав чуждой семьи, и случайно выпало, что это семья французская. С давних пор моя жизнь переплелась с жизнью этой семьи. Там на меня смотрят не как на литератора, а как на человека, и среди её мне спокойно и тепло», – писал Тургенев.
В Париже писатель установил знакомства с ведущими европейскими авторами. Своим заграничным бытом он был вполне доволен: «Какая-то естественная, вовсе не от нас зависящая разнообразность проходила по жизни». Впрочем, и в эмиграции все его мысли были связаны с Россией. Он делился ими в письмах к литературному критику Василию Боткину:
25 октября (6 ноября) 1856. Париж
Милый Боткин, Твое письмо меня душевно обрадовало, и я потому только не сейчас ответил тебе, что мне хотелось, переехавши в Париж, выслать тебе мой адресс. Но тут случились неприятности: первую квартеру, которую я нанял, я принужден был бросить, до того она оказалась холодна. Теперь я поселился Rue de Rivoli, No 206 — кажется, не дурно. Кроме этой маленькой неприятности, со мной случилась другая, большая, вероятно для того, чтобы доказать мне на деле, что полного счастья быть не может: вообрази, старая моя болезнь, невралгия в пузыре, после 6-летнего молчанья, вернулась на 4-й день моего переезда в Париж! Хотя она не очень сильна и хотя доктор уверяет меня, что это скоро пройдет — что эти невралгии имеют привычку просыпаться, когда человек попадает в тот воздух, где он их схватил, однако, признаюсь, это сильно меня сконфузило — воспоминания о том, как я мучился, мало представляют утешительного. Однако я все-таки останусь здесь — что бы ни случилось. Благодарю тебя за участие, которое ты принимаешь в моей жизни; действительно, я очень был счастлив всё это время — может быть, потому что «цветы последние милей роскошных первенцев полей». Теперь, если проклятая болезнь моя мне не помешает, я уже составил себе программу, как проводить время; утром работать (у меня уже совсем сложен в голове план романа, и я набросал первые сцены) — а вечером быть у друзей, выходить
Я получил из России письма. Мне говорят, что мой «Фауст» нравится (они имели глупость напечатать его с переводом Гётева «Фауста»), но я не буду покоен, пока я не узнаю твоего окончательного мнения. Ты заметишь, что я многое исправил по твоим советам. Впрочем, я это не говорю для captatio benevolentiae — я знаю, что ты во всяком случае скажешь правду. Алекс<андру> Иванычу и Огареву «Ф<ауст>" не понравился. Я вижу здесь Делаво (который тебе кланяется), он затевает издать новый перевод моих «Записок». К удивлению моему, мое имя известно во Франции, и мне предлагают разные издания моих переводов
Вчера я обедал у Мельгунова. Он живет здесь с своей quasi-женой, в очень милом антресоле, который он сам меблировал. Это хотя скучный, но милейший и добрейший человек. Зачем он только так пространно говорит! Он (и Делаво) тебе кланяются. Делаво такой Русофил, что вообразить нельзя. Россия для него верх совершенства, я его не разочаровываю. Что ни говори — а мне все-таки моя Русь дороже всего на свете. Особенно за границей я это чувствую.
Получил я письмо от Некрасова из Рима. Он начинает поскучивать и с нетерпеньем поджидает Фета, который поехал к нему и теперь уже давно должен быть там.
Как отлично мы проводили время в Куртавнеле! Каждый день казался подарком — какая-то естественная, вовсе не от нас зависящая разнообразность проходила по жизни. Мы играли отрывки из комедий и трагедий (NB. Моя дочка была очень мила в расиновской «Ифигении». Я плох во всех ролях до крайности, но это нисколько не вредило наслаждению), переиграли все симфонии и сонаты Бетховена (всем сонатам даны были, сообща, имена), потом вот еще что мы делали: я рисовал пять или шесть профилей, какие только мне приходили — не скажу в голову — в перо; и каждый писал под каждым профилем, что он о нем думал. Выходили вещи презабавные — и Mme Viardot, разумеется, была всегда умнее, тоньше и вернее всех. Я сохранил все эти очерки и некоторыми из них (т. е. некоторыми характеристиками) воспользуюсь для будущих повестей. Словом, нам было хорошо как форелям в светлом ручье, когда солнце ударяет по нем и проникает в волну. Видал ты их тогда? Им очень тогда хорошо бывает — я в этом уверен.
Ах, если бы не вернулась моя проклятая невралгия!!! Не забывай меня, пожалуйста, и пиши, как только вздумается. Мне всегда очень весело получить от тебя письмо. Рассказывай мне про литературу, про общественную — и про свою жизнь. Передай мой поклон Островскому, Писемскому и Григорьеву. Меня самого очень интересует повесть Островекого — а что его «Минин»? Неужели Писемский так захандрил, что даже роман свой не кончил? Григорьев не приютился ни в каком журнале? Я давным-давно написал Толстому и не получил от него ответа. Говорят, он был опасно болен.
Прощай, милый друг — будь здоров и пиши. Обнимаю тебя и остаюсь
Твой Ив. Тургенев
Из: diletant.media
